Бой Добрыни с Невежей — русская былина.
Эту былину в разных вариантах именуют либо «Бой Добрыни с Невежей» или «Жена вышла за другого». В былине Добрыня уезжает на бой с Невежей и просит жену ждать его в течение двенадцати лет. Только после истечения этого срока Настасья Никулична может выйти замуж за любого, кроме Алеши Поповича. Настасья хранит верность мужу, но после окончания срока князь Владимир приказывает ей выйти замуж именно за Алешу Поповича. В некоторых сюжетах Алеша Попович прибегает к хитрости — сообщает ей о гибели Добрыни. Жена Добрыни подчиняется воле князя. Но во время свадебного пира появляется Добрыня, переодетый каликой перехожим. Он бросает кольцо в кубок, который подносят невесте. Добрыня наказывает Алешу за обман. Илья Муромец мирит богатырей, напоминая, что Добрыня и Алеша — «братья крестовые», целовавшие крест в знак дружбы. Ссора прекращается. По-видимому, в образе Добрыни со временем соединились черты как древнейших, так и более поздних эпических героев.
Бой Добрыни с Невежей (1 вариант)
Повышла, повыкатилась Волга матушка рѣка,
Мѣстомъ шла она три тысячи,
Рѣкъ побрала—того смѣты нѣтъ,
А перевозъ дала въ стольномъ городѣ во Кіевѣ.
У ласкова у князя у Владиміра
Заводился пированьце—почестнень пиръ
На многихъ на князей на бояровъ
И на сильныихъ-могучихъ богатырей,
На всѣхъ паленицъ па удалыихъ.
Пиръ-тъ идетъ на веселѣ,
День-тъ идетъ ко вечеру,
Красное солнышко ко западу.
И выходилъ-то Илья Муромецъ
На красное круто крылечушко
И зрѣль-смотрѣлъ во чисто поле:
Летаетъ Невѣжа чернымъ ворономъ
И грозитъ-то на со угрозою,
Ко грозѣ-то Невѣжа приговариваетъ:
«Дайте изъ Кіева мнѣ поединщика!»
И приходитъ Илья въ палаты бѣлокаменны,
И говоритъ таковы слова:
«Ты Владиміръ князь, столенъ-Кіевскііі!
Тихо-гладко было во городѣ во Кіевѣ,
А теперича во Кіевѣ не тихо.
И глядѣлъ я теперь во чисто поле:
Летаетъ Невѣжа чернымъ ворономъ,
И грозитъ-то нам со угрозою,
Ко грозѣ-то Невѣжа приговариваетъ:
«Дайте мнѣ изъ Кіева поединщика!»
И зачали между собой жеребій метать,
Кому ѣхать въ поединщики
Супротивъ Невѣжи черна ворона.
И выпалъ жеребій Добрынѣ Никитичу,
Ъхать ему въ поединщики.
Супротивъ Невѣжи черна ворона.
Закручинился Добрыня, запечалился
Той тоской-печалью великою,
И приходитъ онъ въ свои палаты бѣлокаменны
И стрѣчаетъ его родна матушка.
И молода жена Настасья Микулична.
И говоритъ ему родна матушка:
— Что же, мое чадо милое,
Молодой Добрынюшка Никитичь,
Что же закручинился, запечалился?
Развѣ тя въ пиру невѣжа обесчестила,
Али мѣсто ти было не по разуму,
Али чарою тебя обнесли?
«Ай же ты, моя родна матушка!
Невѣжа меня въ пиру не обесчестила,
И мѣсто было мнѣ по разуму,
И чарою меня не обнесли.
А счастьемъ меня спородила не счастливаго,
Красотою меня не красиваго,
Силою меня не сильнаго.»
— Ай же ты, мое чадо милое!
Рада бы я тебя спородити
Силою въ Симсона Самойловича.
Красоѣою во Осипа Прекраснаго,
Счастьемъ во стольнаго князя Кладиміра:
А какового тебя Богъ далъ, дѣлать нечего!
«Были мы теперь въ почестномъ пиру
И былъ-то старый казакъ Илья Муромецъ;
Ёнъ зрѣлъ-смотрѣлъ во чисто ноле,
Насмотрѣлъ Невѣжу во чистомъ поли;
Летаетъ Невѣжа чернымъ ворономъ,
И грозитъ то нам со угрозою,
Ко грозѣ-то Невѣжа приговариваетъ:
«Дайте мнѣ изъ Кіева поединщика!»
И выпалъ мнѣ-ка жеребій ѣхать въ поединщики.»
— Дитя ты мое, чадо милое!
Невѣжа-то середи дня летаетъ чернымъ ворономъ,
По ночамъ ходитъ Змѣемъ Тугариновымъ,
А по зорямъ ходитъ добрымъ молодцемъ.
Берегись ты отъ Невѣжи черна ворона!
Когда одолятъ ти жары непомѣрные,
И тогда пойдешь во Почаи-рѣку купатися,
И за Быструю плови, и за дрӳгую плови,
Не плови, ты, дитя, за третьюю,
Чтобы не поѣлъ тебя Невѣжа чернымъ ворономъ.
И молодой жены Настасьѣ Никуличной
Добрынюшка наказываетъ:
«Молода жена, Настасья Никулична!
Пожди-тко меня три года,
Еще меня пожди до шести годовъ,
И еще пожди до девяти годовъ,
Еще ты пожди до двѣнадцати лѣтъ.
Какъ двѣнадцать-то лѣтъ минуется,
Хоть вдовой живи, хоть за мужь поди,
Хоть за князя поди, хоть за боярина,
Хоть за сильнаго-могучаго богатыря,
Отнюдь не ходи за Алешу Поповича:
Мнѣ Алеша Поповичь крестовый братъ,
Крестовый братъ паче роднаго.»
Какъ отправился Добрыня во чисто поле.
Супротаву Невѣжи черна ворона,
И ѣздилъ-то Добрыня три году,
Не видалъ Невѣжи черна ворона;
И ѣздилъ по чисту полю до шести годовъ,
Не видалъ Невѣжи черна ворона;
И ѣздилъ по чисту полю до девяти годовъ,
Не видалъ Невѣжи черна ворона.
И одолѣли жары непомѣрные,
И пошелъ въ Пучай-рѣку купатися;
И спомнилъ родной матушки наказаньице.
И беретъ ёнъ съ собоіі свой тугій лукъ,
Беретъ еще съ собой калену стрѣлу.
И за Быструю пловетъ, за другую пловетъ,
И заплываетъ ёнъ за третью,
И налетѣлъ-то Невѣжа чернымъ ворономъ;
«И долго я ждалъ, — дождался тебя,
Отсѣку тебЬ я буйну голову!»
И охвочь-то Добрыня ныркомъ нырять,
И нырнулъ-то Добрыня во Почай-рѣку,
И выплылъ Добрыня на крутой брежокъ;
И натягивать Добрыня свой тугій лукъ,
И накладывалъ Добрыня калену стрѣлу,
И звыла тетивушка шелковая,
Полетѣла стрѣла черезъ Почай-рѣку
Во того ли Невѣжу черна ворона:
Покатилась у Невѣжи голова, будто пугвица.
И только Невѣжа проговорилъ:
«Хотѣлъ-то Добрыню я показнить,
А въ тѣ поры Добрыня меня показнилъ!»
И тутъ Невѣжу ёнъ разсѣкъ-разрубйлъ,
Разрубилъ-разсѣкъ на мелки части,
И огня-то раскладъ, на огнѣ его сожогъ.
Стоючись Добрыня пораздумался:
«Что мнѣ дѣлать во городѣ во Кіевѣ?
И поѣду я въ королевство Заморское,
Какія очередь—сбирать дани-пошлины:
Проѣзжу я до двѣнадцати лѣтъ,
Такъ меня больше на службу не потребуютъ,»
И уѣхалъ въ королевство Заморское,
И живетъ онъ тамъ—прохлажается,
Собираетъ дани-пошлины.
А во стольномъ во городѣ во Кіевѣ,
Приходитъ Алеша Поповичь ко городу ко Кіеву:
«Ты Владиміръ князь, стольно-Кіевскіи!
Я былъ-то теперь во чистомъ полѣ,
Видѣлъ у Добрынюшки головушка отсечена,
А тулово лежитъ посредѣ поля,
А голова лежитъ во ракитовомъ кусту;
Нашелъ-то я его злаченъ перстень.
Пошли-тко, Владиміръ стольно-Кіевскіи,
Сватовъ сваться,
На молодой Настасьѣ Микуличной
За меня за Алешу Поповича.»
И посылаетъ Владиміръ сватовъ свататься
За того Алешу за Поповича:
«И добромъ не идетъ, такъ силомъ возмемъ,
А силомъ не идетъ, такъ за боемъ возмемъ!»
И пошли—взяли Настасью Микуличну
За тѣ ли за ручки за бѣлыя
И повели ко Божьей церкви, ко святу вѣнцу,
За молода Алешеньку Поповича.
И тая ли Добрынина матушка
Посылала кормленаго голубя со голубушкой:
— Полетите-тко, голубь со голубушкой,
Ищите-тко своего хозяина.
И прилетѣли голубь со голубушкой
Во то ли королевство Заморское,
И нашли Добрынюшку Никитича,
И сѣли на косявчето окошечко:
«Живешь ты, Добрыня, прохлажаешься,
И домашней незгоды не свѣдаешь:
Увели у тя молоду жену Настасью Никуличну
Ко святу вѣнцу за Алешу Поповича.»
И тутъ-то Добрынѣ не долго прокладатися:
Прямо черезъ столъ перескакиваетъ,
И садился ёнъ на добра коня,
И ѣхалъ-то онъ скоро на скоро,
Рѣки-озера перескакиваетъ.
Синія моря переплываеть.
И пріѣзжаетъ Добрыня ко своему дому:
Ворота у Добрынюшки заложены;
Какъ ударилъ ёнъ въ порота грудью бѣлою,
Разлетѣлися ворота на три четверти.
Вышла его родна матушка,
Жалобнехонько она расплакалась:
— Какъ не стало моего чада милаго,
Всякъ-то сталъ насмѣхатися
«Не плачь ты, родная моя матушка:
Я сдѣлаю ворота тебѣ новые.
Дай-ка мнѣ гусли звончатыя,
Дай-ка мнѣ шалыгу подорожную,
Которая шалыга во двѣнадцать пудъ,
И пойду я ко Алешенькѣ на свадебку.»
И дала ему гусли звончатыя,
И дала ему шалыгу подорожную,
И пошелъ ко Алешенькѣ на свадебку,
И идетъ во теремъ златоверховатый,
По ступенчикамъ идетъ, поколачиваетъ,
Ступенчики гибаются, весь теремъ шатается.
Зачалъ во гусли играть-приговаривать,
И всѣ на пиру пріутихли—сидятъ,
Сидятъ—на скоморошину посматриваютъ.
Говоритъ скоморошина таковы слова:
« Ай же, новобрачная княгиня Настасья Никулична!
Поднеси-тко скоморошины чару зелена вина,
Зелена вина въ полтора ведра:
Еще повеселле стану играть въ гусли звончатыя.»
И наливаетъ чару зелена вина;
Принимаетъ ёнъ чару единой рукой,
Выпиваетъ ёнъ чару на единый здохъ.
И отдаетъ Настасьѣ Никуличной:
«Новобрачная княгиня, Настасья Никулична!
Смотри-тко до дна, увидаешь добра,
А не посмотришь до дна, не увидишь добра.»
А опустилъ ёнъ въ чару злаченъ перстень.
И посмотрѣла до дна Настасья Никулична,
И увидѣла на днѣ злаченъ перстень,
И отошла отъ Алеши Поповича,
А сѣла подлѣ Добрыни Никитича,
Сама говорила таковы слова:
— Не тотъ мнѣ-ка мужь, который подлѣ меня сидитъ
А тотъ мнѣ-ка мужь, который супротивъ меня сидѣлъ.
И взялъ Добрынюшка Никитичь
Того ли Алешеньку Поповича,
И взялъ какъ шалыгой поколачивать,
Зачалъ какъ Алеша поворочиваться,
Съ боку на бокъ Алеша перевертываться:
«Да охъ, добро, да не ровно!
Всякъ-то на семъ свѣтѣ женится,
А не всякому женитьба издавается
А мнѣ-ка Алешенькѣ не издалась!»»
И тотъ ли Добрынюшка Никитичь
Беретъ Настасью Никуличну
За тѣ ли за рученьки бѣлыя,
Поводитъ въ свой теремъ златоверховатыіі.
Дунай, Дунай, Дунай,
Болѣ пить впередъ не знай!
Былина «Бой Добрыни с Невежей» записана в июне 1861 года от каліки Латышева.
Жена вышла за другого (2 вариант)
Досюль Добрынюшка матушки говаривалъ:
«Свѣтъ-государыни матушка,
Честна вдова Мамельѳа Тимоѳеевна!
На что меня несчастнаго молодца спородила,
Гребешкомъ мою головку загладила,
Копылкомъ бородку наладила,
Спустила добраго молодца во далече-далече во чисто поле,
Напрасно бить удалыхъ-добрыхъ молодцевъ,
Проливать крови горючія,
Оставлять сиротать малыхъ дѣтушекъ,
Скитаться женамъ молодыимъ?»
Она говоритъ ему таково слово:
— Ай же, рожоно мое дитятко,
Молодой Добрыня Никитиничь!
Хотѣла родить тебя добра молодца во смѣлаго Алёшу Поповича,
Выступкою щапить въ молода Чурилу Пленкова,
Силой могучею-богатырскою во стараго казака Илью Муромца,
На добромъ конѣ ѣздить во Потыка Михаилу Ивановича,
Красой-басой во Осипа Прекраснаго,
Имѣньемъ-богачествомъ въ молода боярина во Дюка Степановича,
Изъ туга лука стрѣлять во Тугарина во Зміевича во Заморскаго.
Какъ вставалъ Добрыня на рѣзвы ноги,
Говорилъ онъ матушки таковы слова:
«Свѣтъ-государыни матушка!
Благодарю на тѣхъ словахъ на умильныихъ,
На рѣчахъ на разумныихъ.»
Потомъ онъ шелъ на широкой дворъ,
А со двора онъ шелъ на стоила лошадиныя,
Бралъ онъ добра коня,
Выводилъ онъ добра коня на широкой дворъ,
Сталъ онъ сѣдлать добра коня,
Кладалъ онъ потнички на потнички,
Войлочки на войлочки,
На верехъ кладалъ ковано сѣдло Черкасское,
Затягивалъ двѣнадцатью подпругами богатырскими,
Натягивалъ тринадцату продольную,
Подпруги тѣ были чистаго серебра,
Пряжки-шпильки краснаго золота,
Стремена булата заморскаго,
Шелкъ-то былъ да Шемахатный:
Шелкъ-то не трется да не рвется,
Булатъ не ржавеетъ,
Красно золото не миднетъ.
Чисто серебро не железнетъ;
Потомъ онъ шелъ въ полаты бѣлокаменны,
Надѣвалъ онъ платья дорожныя,
Кладывалъ тѣ луки во налучники,
Калены стрѣлы во колчана,
Вязалъ онъ крѣпки палицы на бедро свое,
Потомъ молился крестамъ пречудныимъ,
Отправлялся въ дорожку во далыную,
Во далече-далече во чисто поле.
Прощалҫя онъ со своей государыней со матушкою,
Съ молодой женой съ Настасьей Микуличной.
Потомъ пошелъ на широкой дворъ.
Какъ говоритъ тутъ честна вдова Мамельѳа Тимоѳеевна
Любезной невѣстушки молодой Настасье Микуличне:
— Молода Настасья Микулична!
Что ты сидишь да высиживаешь,
А у молодаго Добрынюшки не спрашиваешь,
На долго ли Добрыня поѣзжаетъ во чисто поле,
Долго ли намъ ждать его изъ чиста поля?
Тутъ Настасья Микулична скоро бѣжала на широкой дворъ,
Брала Добрыню за бѣлы руки,
Цѣловала во уста во сахарныя:
«Мужъ ты мой любезный, молодой Добрыня Никитичь!
На долго ли поѣзжаешь во чисто поле
И долго ли намъ ждать тебя изъ чиста поля?»
Онъ говоритъ: «Ай же ты, молода жена, любима семья,
Ты Настасья да Микулична!
Ты жди меня изъ чиста ноля ровно три года;
Ежели не буду я черезъ три года изъ чиста поля,
Такъ еще жди ровно три года,
Всего на-все будетъ шесть годовъ;
Ежели не буду черезъ шесть годовъ изъ чиста поля,
То тамъ, жена, хоть вдовой живи, а хоть въ замужь поди;
Послухай-ко, жена, наказу да мужняго:
Не ходи-тко ты за смѣлаго Олешу Поповича,
Олеша пустохвастъ то есть,
Вѣкъ Олеша пустымъ хвастаетъ;
Еще не ходи за молодаго Чурилу Пленкова;
Еще не ходи, жена моя любезная, ни за купца, ни за барина,
Ни за Московскаго гостя торговаго;
А поди-ка за Poceйского могучаго за богатыря,
Чтобы жены наши богатырскія
Доставались Росейскимъ могучимъ богатырямъ.»
Столько видѣла молода Добрынюшку на добра коня сядучись,
Уѣхалъ тутъ Добрынюшка ко чисто поле.
Тутъ не двѣ утушки сѣрыя сплывалися,
Не двѣ бѣлыя лебедушки слеталися:
Садилася свекровушка да невѣстушка въ одно мѣсто,
Плачутъ-обливаются,
Да молода Добрынюшку изъ чиста поля дожидаются,
Пріѣдучись не качаются.
Тутъ-то день-то за день какъ дождь дождитъ,
Недѣля за недѣлей какъ трава ростетъ,
Годъ-то за годъ какъ рѣка бѣжитъ:
Прошло тому времечки ровно три года,
Какъ не бывалъ Добрыня изъ чиста поля.
Приходитъ смѣлый душечка Олеша Поповичь-то
Къ нимъ въ полаты бѣлокаменны,
Крестъ сполна, кладалъ-то по писаному,
Поклоны велъ по ученому,
Клонился на всѣ четыре стороны,
Честной вдовы Мамельѳѣ Тимоѳеевней въ особину,
И молодой Настасье Микуличне въ особицу,
Самъ садился на лавину,
Началъ онъ забаивать и началъ заговаривать,
Молоду Настасьюшку въ замужь подсватывать:
— Ай же ты, молода Настасья Микулична!
Ты поди-ка за меня добраго молодца во замужество;
Не будетъ Добрыня изъ чиста поля:
Вчерась прошла круглая недѣлюшка,
Какъ я пріѣхалъ изъ чиста поля,
Видѣлъ во чистомъ полѣ Добрынюшку убитаго,
Головкой онъ лежитъ во ракитовъ кустъ,
Ножками лежитъ опачей рѣку,
Ясныя очи у польскихъ у вороновъ повыклеваны,
Сквозь бѣлую грудь травка повыросла.
Тутъ говоритъ она: «Ты поди-ка прочь, смѣлый Олеша Поповичь!
Не пойду я за тебя въ замужь:
Надобно мнѣ ждать Добрынюшку
Изъ чиста поля еще три года,
Всего на все будетъ шесть годовъ.»
1Тутъ Олешенька да не веселъ сталъ,
Самъ говорилъ Олеша таковы слова:
— Ай же, молода Настасья Микулична!
Хоть ты туляешься-виляешься,
За иннаго въ замужь не достанешься,
Какъ будешь за мной да во замужествѣ!
Самъ пошелъ-то изъ полатъ-то бѣлокаменныхъ.
День-то за день какъ дождь дождитъ,
Недѣля за недѣлей какъ трава ростетъ,
Годъ-то за годъ какъ рѣка бѣжитъ:
Прошло тому времени ровно шесть годовъ,
Какъ не бывалъ Добрыня изъ чиста поля.
Опять приходитъ смѣлый Олеша Поповичь
Къ нимъ въ полаты бѣлокаменны,
Крестъ кладалъ-то по писаному,
Поклоны велъ по ученому,
Клонился на всѣ четыре стороны,
Честной вдовы Мамельѳѣ Тимоѳеевне въ особину,
И молодой Настасье Микуличне въ особину,
Самъ садился на лавицу,
Началъ онъ забаивать и началъ заговаривать,
Молоду Настасьюшку въ замужь подсватывать:
— Ай же ты, молода Настасья Микулична!
Ты поди-ка за меня добраго молодца во замужество:
Не будетъ Добрыня изъ чиста поля.
Она ему говоритъ таковы слова:
«Ай же ты, смѣлый Олеша Поновпчь!
Ты съ добра поди съ полать бѣлокаменныхъ:
Я прожила заповѣдь мужскую,
Я еще кладу заповѣдь да женскую на шесть лѣтъ,
Всего на все будетъ двѣнадцать лѣтъ:
Ежели не будетъ Добрыня черезъ двѣнадцать лѣтъ,
Тогда будетъ у меня своя воля вольная,
Тогда хошь я вдовой живи, а хошь замужь поди;
Но мнѣ не велѣно итти за тебя, за смѣлаго Олешу Поповича,
Потому что ты пустохвастъ то есть,
Пустымъ ты, Олеша, хвастаешь;
Мнѣ не велѣно итти за молодаго Чурило Пленкова;
Еще не велѣно итти ни за купца, ни за барина,
Ни за Московскаго гостя торговаго;
Велѣно итти за Росейскаго могучаго богатыря,
Чтобы наши жены богатырскія доставались Росеііскнимъ богатырямъ.»
Тутъ Олешенька не веселъ сталъ,
Говорилъ опять да таковы слова:
— Хоть ты туляешься-виляешься,
Но за иннаго въ замужі, не достанешься:
Будешь за мноіі во замужествѣ!
Пошелъ вонъ онъ съ подать бѣлокаменныхъ.—
Тутъ прошло времечки ровно двѣнадцать лѣтъ,
Какъ не бывалъ Добрыня изъ чиста поля;
Тутъ опять приходитъ смѣлый Олеша Поповичь-то,
Со солнышкомъ со княземъ со Владимиромъ,
Крестъ кладалъ онъ по писаному,
Поклонъ онъ велъ по ученому,
Кланялся на всѣ четыре стороны,
Честной вдовы Мамильѳѣ Тимоѳеевне въ особину,
Молодой Настасье Микуличне въ особину,
Садился онъ на лавицу и говорилъ таковы слова:
— Ай же ты, молода Настасья Микѵлична!
Поди ты за меня замужь!
Она говоритъ: «Не иду я за тебя во замужество.»
Тутъ говоритъ солнышко Владимиръ князь:
«Ай же ты, молода Настасья Микулична!
Ежели не пойдешь за смѣлаго Олёшу Поповича
Во свой городъ во Кіевъ,
Тамъ отдадимъ тебя во землю Литовскую
За мурзу-Татарина.
Она говоритъ таковы слова:
«Я не иду за смѣлаго Олёшу Поповича.»
Тутъ говорятъ они:
«Ты добромъ не йдешь, мы силомъ возмемъ!»
И брали ее за бѣлы руки,
Повели во церковь соборную,
Повѣнчали со смѣлымъ Олешой Поповичемъ.
Тутъ солнышко князь стольно-Кіевскій
Бралъ ихъ за бѣлы руки,
Повелъ во свои полаты бѣлокаменны,
Тутъ заводилъ для Олеши столованье—почетный пиръ,
Сбиралъ для Олеши на почетный пиръ многихъ тутъ,
Киязсй-бояриновъ,
Вельможь-купчей богатыихъ, поляницъ удалыихъ,
Росейскихъ могучихъ богатырей;
Пошло у нихъ столованье—почетный пиръ.
Какъ изъ чиста поля пріѣзжалъ Добрыня Никитичь
Ко рѣки ко Сороги,
Становилъ добра коня ко сыру дубу,
Насыпалъ во полость во бѣлую пшеницы бѣлояровой,
Самъ садился хлѣба кушати-трапезовать.
Конь не зоблетъ пшеницы бѣлояровой,
Клонитъ буйную голову
До матушки сырой земли,
Копытомъ бьетъ во матушку во сыру землю.
Какъ говоритъ Добрыня Никитичь своему добру коню:
«Ай же ты, добрый конь!
Что же ты не зоблешь пшеницы бѣлояровой,
Клонишь буйную голову до матушки сырой земли
И копытомъ бьешь во матушку сыру землю?
Каку ты себѣ незгодушку вѣдаешь,
Надъ моей надъ буйной головушкой или надъ своей,
Аль во чистомъ полѣ рать-силу великую? »
Какъ конь провѣщалъ языкомъ человѣческимъ:
— Аіі же, любезный хозяинъ Добрыня Никитичь!
Надъ твоей надъ буйной головушкой есть незгода великая:
Какъ во славномъ-то во городѣ во Кіевѣ,
Твоя-то молода жена
Какъ сегодня пируетъ со смѣлымъ Олешей Поповичемъ;
Добромъ она не шла, ей силомъ взяли,
Солнышко князь стольно-Кіевскій.
Онъ тутъ скоро садился на добра коня,
Билъ коня по крутымъ ребрамъ,
Поѣхалъ во всю пору лошадиную;
Конь началъ съ горъ на гору да перескакивать.
Скоро пріѣзжалъ ко славному ко городу ко Кіеву.
Пріѣзжалъ онъ къ своимъ поселкамъ ко дворянскіімъ
Ко своимъ полатамъ бѣлокаменнымъ,
Заѣзжалъ онъ на свой широкій дворъ,
Увидѣлъ онъ свою матушку сидящую
Подъ окошечкомъ слезно плачучись:
«Ай же, свѣтъ-государыни матушка,
Честна вдова Мамельѳа Тимоѳеевна!
Отложай воротечка рѣшетчатые,
Встрѣчай молодаго Добрыню изъ чиста поля!»
— Отойди ты, голь кабацкая,
Отъ окошечекъ косявчатыхъ,
Не надсмѣхайся надо мной,
Надъ старухой побѣдною:
Кабы было рожоно мое дитятко
Молодой Добрыня Никитичь,
Такъ недосугъ было голямъ кабацкшмъ надсмѣхатися.
Онъ и говоритъ: «Ай же ты, свѣтъ-государыни матушка,
Мамельѳа Тимоѳеевна!
Отложай воротечка рѣшечаты,
Встрѣчай молодаго Добрыню изъ чиста ноля!»
— Отойди ты съ добра, голь кабацкая,
Отъ окошечекъ косявчатыхъ,
Не надсмѣхайся надо мной,
Надъ старухой побѣдною:
А то пошатаю своей старостью глубокою,
Выйду на улицу—я нечестно провожу.
«Ай ты, свѣтъ-государыни матушка!
Почему ты не узнала своего сына любимого,
Молодаго Добрыню Никитича? »
Она говоритъ: —Какъ у молода Добрыни Никитича
На ножкахъ востры чоботы семи-шелковые:
А у тебя, голь кабацкая, рваные-плаченые;
Еще у Добрыни Никитича было личико бѣлое-румяное:
А у тебя, голь кабацкая, зарудилося;
Очи были ясныя какъ у сокола да заморскаго:
А у тебя, голь кабацкая, очи помутилися;
У молодаго Добрыни Никитича были кудри желтые,
Къ три-рядъ кудерка колечками вились въ кругъ верховища:
А у тебя, голь кабацкая, по плечамъ висятъ;
На кудерьшікахъ была шляпа новая пуховая:
A y тебя, голь кабацкая, рваная-плаченая.
« й же, свѣтъ-государыни матушка,
Честна вдова Мамельѳа Тимоѳеевна!
Черезъ двѣнадцать черезъ годиковъ
Прервались вострые чоботы
Отъ булатныхъ отъ стременовъ во чистомъ нолѣ;
Зарудилося личико бѣлое
Отъ поганыя крови Татарскія;
Помутилися очи ясныя
Во чистомъ полѣ отъ вѣтровъ отъ буйныихъ;
Отрослись волосы желтые
Черезъ двѣнадцать годичковъ длинныихъ;
Прирвалась шляпа пуховая
Отъ дождичковъ отъ частыхъ во чистомъ полѣ.»
— Ай же ты, удалый-добрый молодецъ!
Какъ у молода Добрыни Никитича
Подъ правой пазухой есть родимая знадебка.
Тутъ скидывался Добрыня скоро у окошечка,
Показывалъ матери родимную знадебку.
Тутъ старуха своей старости не услышала
Бѣжала скоро на улицу,
Брала Добрыню за бѣлы руки,
Цѣловала во уста во сахарныя,
Называла сыномъ любезныимъ
Молодымъ Добрыней Никитичемъ,
Проводила во свои полаты бѣлокамениы.
Онъ молился тѣмъ крестамъ пречудныимъ,
Спасу и Пречистой Богородицы,
Онъ тутъ спросилъ:
«Гдѣ моя молода жена, любима семья Настасья Микулична?
Не встрѣчаетъ что меня изъ чиста поля?»
— Твоя молода жена сегодня пируетъ
Со смѣлымъ со Олешоіі Поповичемъ.
«Вчерась прошла недѣля, какъ мы видѣлись
Съ Олешоіі во чистомъ полії,
Крестами мы побратались,
Онъ назвался крестовымъ меньшимъ братцемъ,
А теперь ужь меньшій братъ
У большаго брата жену увелъ!
Ахъ ты свѣтъ-государыни матушка!
Неси ты мнѣ платье скоморошное,
Неси гусли яровчаты.»
Она несла ему платье скоморошное
И гуселка яровчаты,
Опь надѣвалъ одежду скоморошную
И бралъ гуселка яровчаты,
Пошелъ онъ къ Олеши на почетной пиръ.
Приходилъ онъ во палаты бѣлокамениы,
Крестъ онъ сполна кладалъ да по писаному,
Поклонъ ведетъ онъ по ученому,
Кланялся онъ на всѣ четыре стороны,
Солнышку князю съ княгиней Апраксіей въ особину,
Смѣлому Олеши Поповичу
Съ молодой Натальей Микуличной въ особину;
Самъ говорилъ таковы слова:
«Солнышко, князь стольно-Кіевскій!
Нѣтъ ли мѣстечка немножечко
Малой скоморошинкѣ,
Поиграть во гусельники яровчаты?»
Говорилъ солнышко князь стольно-Кіевскііі:
— Аіі же ты, малый скоморошина!
Всѣ мѣстечки призасяжены:
Есть на печки муравленой
Мѣстечка немножечко.
Тутъ-то Добрыня на ножку легохъ-то былъ,
Подскочилъ онъ на печку муравлену;
Какъ началъ, онъ гуселокъ налаживати,
Струну натягивалъ будто отъ Кіева,
Другу отъ Царя-града
И третью съ Еросолима,
Тоны онъ повелъ-то великіе,
Припѣвки-то онъ припѣвалъ изъ за синя моря:
Тутъ всѣ на пиру порослушалися.
Говорилъ-то солнышко Владиміръ князь:
— Ай же, малая скоморошина!
Не твое мѣсто сидѣть на печки муравленой,
Твое мѣсто сидѣть супротивъ князя и княгини,
Смѣлаго Олеши Поповича.
И посадили супротивъ смѣлаго Олеши Поповича
И молодой княгини Настасьи Микуличны.
И говорила тутъ малая скоморошина:
«Аіі же, солнышко Владимиръ князь!
Позвольте мнѣ налить зелена вина,
Мѣрою чара въ полтора ведра,
Вѣсомъ полтора пуда?»
Говоритъ солнышко Владимиръ князь:
— Ай же, мала скоморошина!
За твою игру великую,
За утѣхи твои за нѣжныя,
Безъ мѣрушки пей зелено вино,
Безъ расчету получай золоту казну!
Онъ какъ налилъ чару зелена вина,
Мѣрой въ полтора ведра,
Вѣсомъ только полтора пуда,
Спустилъ онъ свой перстень обрученныій,
Которымъ перстнемъ обручалися
Съ Настасьей Микуличной,
Подавалъ ей чару единой рукой
И говорнлъ-то еіі таковы слова:
«Ай же, молода каягиня Настасья Микулична!
«Ты пей до дна, то увидишь добра,
А не пьешь до дна, не увидишь добра.»
Она выпила чару до дна зелена вина,
Увидала она перстень свой обрученныій,
Которымъ перстнемъ да обручалися,
Какъ тутъ говорила сама да таковы слова:
«Ай же, солнышко Владимиръ князь!
Не тотъ мнѣ мужь, который подъ рукой сидитъ,
А тотъ мои мужь, который супротивъ сидитъ,
Который наливалъ да зелена вина:
Тутъ-то сидитъ не мала скошорошина,
Тутъ сидитъ Добрыня Никитичь.»
Какъ сама-то вставала на рѣзвы ноги,
Скочила черезъ ты столы да дубовые,
Пала къ молоду Добрынюшки на бѣду грудь,
Цѣловала его во уста во сахарныя,
Называла молодымъ Добрыней Никитичемъ.
Какъ тутъ говорилъ Добрыня Никитичь:
«А не дивую я женщины:
У женщины волосъ-то дологъ, да умъ-то коротокъ;
А дивую я солнышку князю Владимиру:
А что ежели женщина добромъ не идетъ,
Онъ силомъ беретъ;
И еще дивую братцу крестовому
Смѣлому Олеши Поповичу:
Вчера прошла круглая недѣлюшка,
Какъ мы видѣлись съ Олешой во чистомъ полѣ,
Крестилися мы, браталися,
Назвался Олешенька меньшимъ крестовымъ братыщемъ;
Теперь меньшой братъ у большаго жену увелъ!
Есть ли тотъ законъ на свѣтѣ,
Чтобы отъ живаго мужа жену отобрать?
Какъ былъ бы Олеша не крестовый братъ,
Взялъ бы я тебя. Олешу, правоіі рукой,
Правой рукой за желты кудри,
Здынулъ бы тебя, Олешу, черезъ ты столбы дубовые,
И бросилъ тя, Олешу, о кирпичный полъ:
Столько бы ты Олеша и живъ бывалъ!»
Взялъ Олешу лѣвой рукой за желты кудри,
Здынулъ черезъ ты столбы дубовые,
Бросилъ Олешу о кирпичный полъ,
Пинулъ Олешу да подъ лавицу;
Алешенька съ-подъ лавицы да выговариваетъ:
— Всякой на свѣтѣ да женится,
Не всякому женитьба удавается;
Удалась женитьба Дунаю Дунаевичу,
Да старому Ставру сыну Годиновичу,
Да еще молодому Добрыни Никитичу!
Съ того стыду да со сорому
Пошелъ Олеша на чужую дальную сторону.
Тутъ Добрня Никитичь
Взялъ молоду жену за бѣлы руки,
Пошелъ онъ вонъ съ полатъ бѣлокаменныхъ,
Повелъ во свои полаты бѣлокаменны.
Болѣе Добрынюшка не сталъ да выѣзжать,
Выѣзжать во чисто поле,
Болѣе онъ сталъ проживать во Кіевѣ.
Дунай, Дубай,
Болѣ вѣкъ не знай!
Былина «Жена вышла за другого» записана в 1861 году от Сумозерского крестьянина Андрея Сорокина.
