Михайло Потык — русская былина.
Михайло Потык (или Поток) — старший из богатырей северно русских былин. Потока, как и Святогора с Микулой, обычно относят к числу наиболее древних героев русского эпоса.
О былине Михайло Потык
Образ Михайло Потыка свои корни берет во временах языческих. Особенно об этом свидетельствует клятва, которую дают друг другу Михайло Потык и Марья-белая лебедь:
Как кто из нас наперед помрет,
То другой должен идти в матушку сырую землю
На три года с тем телом мертвым…
Эта клятва – древний языческий обычай, по которому муж и жена не разлучались и после смерти.
«Колода белодубова». Языческий погребальный обряд в былине Михайло Потык
Именно это описание погребения руса в былине «Михайло Потык» позволяет уверенно датировать возникновение былинного эпоса дохристианской эпохой. Вкратце содержание былины таково: киевский богатырь Потык на охоте (вариант – в поездке за данью) встречает девицу-оборотня (Марфу Вахрамеевну, Авдотью Белую Лебедь Лиходеевну и так далее), предлагающую ему себя в жены. Заключая брак, они кладут «заповедь великую», подобную той, что объединяла Данилу Ловчанина с его женой, но не вполне:
Клали вмѣстѣ заповѣдь великую: кто изъ нихъ да напередъ помретъ,
То другому съ нимъ во гробъ живому лечь, во сыру землю идти да на три мѣсяца.
По истечении некоторого времени жена Потыка умирает, и он отправляется вместе с нею в могилу. Могила эта всегда описана очень подробно. Это либо «клеть», «домовина», либо «колода белодубова». В нее, вслед за мертвой женой, отправляется богатырь, «с конем и сбруею ратною», прихватив с собою «хлеба-соли, воды туда» на три года. В могиле, в некоторых вариантах, жена превращается в змею и пытается пожрать богатыря или удушить его, после чего Потык убивает ее – в таком случае былина, естественно, на том и кончается. В других, более распространенных вариантах былины, на богатыря с женой нападает «приплывшая» к белодубовой колоде «змея подземная». Богатырь не дает чудовищу пожрать себя и жену и либо заставляет змею принести живую воду, либо отрубает ей голову и воскрешает с помощью этой головы супругу.
Дальнейшее развитие событий в былине, а именно попытки Марьи извести мужа, погубить его – объясняются исследователями (Д. Балашов) как столкновение древних славян с кочевыми ордами, «дикой степью». Брак Михаила Потыка с Марьей (славян с кочевниками) таит для славян опасность гибели. То, что Михайло Потык воскресает из царства мертвых, в дальнейшем избегает смерти и убивает Марью – свидетельствует о стремлении русского народа к освобождению из-под гнета чужих обычаев:
Говоритъ Михайлѣ красна дѣвица, Лебедь бѣлая Авдотья Лиходѣевна:
— Ай, Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ! Не цѣлуй-ка ты меня да красной дѣвицы:
У меня уста поганыя, я вѣдь роду есть невѣрнаго, я невѣрнаго есть роду, некрещёная.
Михайло Потык
Опять у князя Владимира пиръ горой; все богатыри въ сборе — пируютъ, веселятся, погашаются… А Красное Солнышко но гридне столовой похаживаетъ то тому, то другому богатырю службы раздает.
Наливалъ князь чару зелена вина, ковшъ меду сладкаго, подносилъ старшему богатырю, Илье Муромцу:
— Илья Муромецъ, светъ, Ивановичъ, ты съезди-ка на горы Сорочинсия, побей силу неверную, татарскую.
Наливалъ вторую чашу, подносилъ второму бoгaтыpю, молодому Добрыне Никитичу:
— Эй ты, молодой Добрынюшка Никитичъ, ты отправься-ка за море, за синее, ты прибавь-ка намъ земельки святорусской, чтобы было съ кого брать дани не малыя.
Третью чару подносилъ онъ душечке богатырю Потыку, Михаилу Ивановичу:
— Ты съезди-ка, душечка, Михайло Потыкъ, въ Подолье Лиходеево, ты возьми-ка съ Лиходея даней-выходовъ за двенадцать летъ съ половиною.
Приняли богатыри чаши одною рукою, выпили сразу, не поморщились, седлали скоро-наскоро своихъ богатырскихъ коней и поехали но чистому полю каждый въ свою сторону, исполнять службу княжескую.
Какъ приехалъ Михайло Потыкъ въ землю Лиходееву, раскинулъ онъ шатеръ белаго полотна на зеленыхъ лугахъ, на траве шелковой. Наделъ онъ на шатеръ маковку краснаго золота: днемъ маковка, что солнце сияетъ, ночью не уступитъ светлому месяцу.
У Лиходея Лиходеева была дочь, Марья Лиxoдеeвнa, хитрая девушка, веянному колдовству ученая. Увидала она шатеръ въ поле и просится у отца:
— Отпусти меня, батюшка, что-то прискучило сидеть въ тepeмe, погуляю я въ чистомъ поле съ нянюшками, съ мамушками, съ сенными девушками.
Отпустилъ ее отецъ. Разбрелись по чистому полю нянюшки, мамушки и сенныя девушки, а Марья Лиходеевна прокралась къ шатру посмотреть, что тамъ деется.
Спитъ богатырь въ шaтpe, похрапываетъ, смотритъ на него въ щелку дeвицa, посматриваетъ. а богатырский конь о земь копытомъ бьетъ и говоритъ человечьимъ голосомъ:
— Спишь ты, Михайло Потыкъ Ивановичъ! А у шатра-то твоего девица-красавица стоитъ…
Вскочилъ Потыкъ на нoги, вышелъ изъ шатра—не видитъ девицы, одни лебеди да гуси по заводямъ плаваютъ. Присмотрелъ онъ лебедку-золотое перо, голова у лебедки унизана нитями золотыми, перевита каменьями самоцветными, скатнымъ жемчугомъ.
„Вотъ эту лебедку намечу да и подстрелю—думаетъ витязь; натянулъ лyкъ, насадилъ стрелу, метитъ въ лебедь белу золотое пepo, а лебедь-то поднялась выcoкo, выcoкo, покружилась да и спустилась передъ самымъ Михайломъ на зeмлю, обернулась красною девицей, Марьей Лиходеевной и говорить ему:
— Не стреляй въ мeня, молодецъ, а вези меня на святую Русь окрести въ православную веру да и женись на мне.
Понравилась ему девица, и дали они другъ другу зарокъ: какъ жeнятcя, кто первый изъ нихъ умретъ, съ темъ и другого въ могилу живьемъ закопать.
Не поехалъ Михайло Потыкъ за дaнью, а взялъ съ собою Марью-Лебедь Белую и вернулся въ Киевъ.
Наезжаетъ въ чистомъ поле Илью Муромца и Добрыню Никитича, везетъ съ собою Илья добычу зoлoтa, серебра целую кучу, везетъ и Добрыня дани не мaлo, что впередъ забралъ съ покоренныхъ зeмeль, только одинъ Михайло Потыкъ, светъ, Ивановичъ, не везетъ ни золота, ни серебра, а ведетъ за руку одну свою Лебедь Белую.
— Какъ же ты на глаза къ Солнышку покажешься? — говорить ему богатыръ — съ чемъ ты въ Kieвъ явишься? Мы дадимъ тебе золота и cepeбpa, оть своихъ богатствъ отделимь…
— Не давайте мне, братцы, не надо мне ни золота, ни серебра, а свезу я одну Марью-Лебедь Белую съ нею и покажусь на глаза къ Солнышку.
Приехали богатыри: Илья Муромецъ со своею добычею. Добрыня съ данью; отдали Владимиру, поклонились, прочь пошли.
Увидалъ Владимиръ Михайло съ его нeвеcтoю, обласкалъ ихъ, говорить:
— Это мне больше по-сердцу, чемъ если бы ты мне дани привезъ; я и теехъ-то богатырей послалъ, думалъ, что они поженятся…
Сделалъ Владимиръ свадебный пиръ, и зажиль Михайло съ молодою женою, о зароке не думаючи.
Посылаетъ его Владимиръ опять за море:
— Ты съезди-ка, душечка, Михайло Потык за сине море, къ царю Налету Haлeтoвичу, ты свези ему дани за двенадцать летъ…
— А зачемъ мне везти дани за двенадцать летъ? Я съезжу къ нему и безъ золота, безъ серебра…
Поехалъ богатырь къ Налету Haлeтoвичy, приехалъ да и говорить ему:
— Я посланъ изъ Kieвa, отъ Владимира Краснаго Coлнышкa, везу тебе дани за двенадцать летъ.
— А где же у тебя дань? — спрашиваетъ Налетъ Налетовичъ.
— Да была она собрана вся монетою медною, на телегахъ отправлена, телеги-то въ дороге пoизлoмaлиcь, вотъ мужики и чинятъ иxъ, еще не доехали.
Обрадовался Налетъ Налетовичъ.
— На paдocтяxъ, Михайло Потык Ивaнoвичъ, будемъ мы съ тобою играть въ такую игру, въ какую бы у васъ на Руси стали играть…
— А у насъ на Руси стали бы играть на дощечке дубовой въ шашки кленовыя.
— Давай играть въ шашки.
Стали играть, Налетъ-то и проигралъ послу, уже не то что дани за двенадцать летъ, а и своей казны не мало. Вдругъ прилетали на окно два голубочка и заворковали:
— Михайло, светъ Ивановичъ, сидишь ты, въ шашки поигрываешь, а невзгодушки надъ собой не чуешь: умерла твоя хозяюшка, нетъ на свете больше Марьи-Белой Лебеди.
Вскочилъ Михайло, бросилъ шашки на полъ такъ, что вся доска въ дребезги разлеталась, позабылъ и про выигpышъ, вскочилъ на коня и крикнулъ:
— Ой ты, конь мой ретивый, ты везъ меня три месяца, а отсюда неси меня три часа, черезъ три час доставь меня въ Kieв, реки, озера перескакивай, широкие поля-раздолья меж ногъ пускай!
Летитъ конъ что стрела, поспелъ черезъ три часа въ Киевъ,
встречаютъ Михайла его братья названные, Илья Муромецъ да Добрыня Никитичъ.
— Где моя жeнa, Лебедь Белая, — спросилъ онъ.
— Умерла твоя жeнa, братецъ названный съ вечера разболелась, а въ ночи и не стало ея.
Вздохнуль Михайло Потык и пошелъ делать колоду изъ белаго дуба, такую кoлoдy, чтобы двое въ ней могли и стоя cтoять, и сидя сидеть, и лежа лежать.
Готова колода, что изба стоит.
Взялъ тогда Михайло съ собой хлеба ни мало ни мало, на три месяца. Привезли тело на саняхъ сь церкви, спустили въ сырую землю вместе съ мертвымъ теломъ и Михайла Потыкя, клали съ нимъ его оружие, cбpyю, спускали въ яму и коня его богатырскаго. Взялъ Михайло въ могилу клещи и пруты железные да свечу воска яpaгo, большую свечу, не малую, чтобъ горела она три месяца.
Живетъ Михайло подъ землею три месяца, прошли три месяца какъ одинъ день; стоитъ богатырь надъ мертвою женою целый день до полуночи. Вдругъ, въ полночь приползла въ могилу змея лютая пoдкoлoднaя, хочетъ сосать Марью-Лебедь Белую. Какъ ухватилъ тутъ Михайло змею клешнями за пасть и сталь ее сечь железными прутьями, самъ приговариваетъ:
— Задавлю я тебя, лютая змeя, пещерная, изведу и твоихъ двенадцать детенышей.
Взмолилася змея:
— Не губи меня, могучий богатырь, принесу я тебе живой воды — оживишь свою богатырскую жену, дай мне только сроку три года…
Не слушаетъ ее Михайло, бьетъ да приговариваетъ:
— А коли хочешь живою ocтaтьcя, принеси-ка мне воды черезъ три часа.
— Принесу и черезъ три чaca, только пусти…
— Оставь мне твоего змееныша порукою.
Отдала змея змееныша, а Михайло положилъ его подъ каблукъ и раздавилъ.
— Почто ты раздавилъ мое дитя? — застонала змея.
— А чтобы ты меня не обманула: принесешь скорей воды, и змеёнышъ будетъ живъ, и Марью-Лебедь Белую оживишь.
Поползла змея, и черезъ три часа принесла живой воды. прыснула на змееныша — зашевелился и ожилъ змеенышъ.
Тогда и Михайло Потык прыснулъ водою на мертвую; потянулась Лебедь Бeлaя, зевнула, встала и говоритъ:
— Долго я спала, а проснулась скорешенько.
Случилось это какъ-разъ въ воскресенье; идутъ отъ обедни богатыри, слышатъ, кричитъ подъ землею Михайло Пoтыкъ, такъ что земля дрожитъ. Отрыли его съ колодою: вышелъ онъ изъ колоды и ведетъ за собой Марью-Лебедь Белую. Подивился нapoдъ, прошелъ слухъ о Марье безсмертной изъ конца въ конецъ по всей землй: встала-то она изъ земли еще кpaшe, чемъ пpeждe, что заря утренняя, и стали про нее говорить, что такой другой красавицы и на свете нетъ.
Наехали на горы Сорочинския сорокъ цapeй, сорокъ цapeвичeй, сорокъ королей и сорокъ королевичей и посылаютъ пословъ въ Киевъ, къ князю Владимиру.
— Хотимъ мы, — гoвopятъ, — чтобы князь отдалъ намъ чудесную красавицy, о которой слава по всей земле пpoшлa, а не отдастъ добромъ, мы ее съ бою возьмемъ, тогда и Киеву не сдобровать.
Закручинился Красное Coлвыmкo, говоритъ Михайле Потыку:
— Oтдaй, пoжaлyйcтa, Михайло Потыкъ, светъ, Ивaнoвичъ, жену свою цapeвичaмъ, кopoлeвичaмъ, неужели изъ-за нея одной всемъ намъ пропадать?..
Нахмурился богатырь:
— Ты отдай-ка лучше свою княгиню, Апраксю прекрасную, а я съ женой своей ни за что не разстанусь, разве силой возьмете.
Наделъ онъ сверхъ латъ женское платье, спряталъ нодъ платьемъ свой мечъ-кладенецъ, оседлалъ коня и поехалъ на горы Сорочинския. Коня оставилъ подъ дубомъ, взялъ свой лукъ и пошелъ къ тому месту, где на лугу расположились приезжие царевичи съ королевичами.
— Здравствуйте, — говорить, — сорокъ царей, сорокъ царевичей, сорокъ королей, сорокъ королевичей! Я Марья-Лебедь Белая. Много васъ нaеxaлo, за кого же мне замужъ идти? Если вы изъ-за меня заспорите, такъ много будетъ у васъ драки, много крови npoльeтe, а достанусь я, все-таки, одному; такъ ужъ лучше я разстреляю стрелки по чистому полю, а вы побегите искать; кто первый мне принесетъ стрелку, за того я и замужъ пойду.
Разстрелилъ Михайло по чистому полю столько стрелокъ, сколько жениховъ наехало, разбежались царевичи съ королевичами, бегаютъ, ищутъ ссорятся, а Михайло сидитъ въ своемъ шатре да поджидаетъ: который прибежитъ со стрелкой въ шaтepъ, тому онъ голову отрубить да и положить подъ шатеръ — такъ ихъ всехъ и перевелъ, ни одного въ живыхъ не осталось.
Приезжаетъ въ Киевъ, а тамъ ждетъ его нерадостная весть: пока онъ сражался съ царевичами да съ королевичами, жену eгo, Марью-Лебедь Белую, увезъ царь Вахрамей Вахрамеевичъ въ Волынскую землю.
Бросился Михайло, не пивши, не евши за нимъ въ погоню. Полетелъ конь его богатырский черезъ горы и дoлы, черезъ поля и леса, и настигли они Вахрамея у самаго его царства Волынскаго. Смотритъ Марья въ трубку подзорную, серебряную, видитъ, мчится по полю ея мужъ Михайло Потыкъ: не любъ онъ ей показался, захотелось ей царицей пожить въ богатомъ Вахрамеевомъ царстве и задумала она черную думу. Наливаетъ она чару зелена вина, а туда сыплетъ зелья соннаго и выходить изъ шатра съ низкимъ поклономь:
— Здравствуй, душечка, Михайло Потык сударь Ивановичъ! Стосковалася я по тебе, богатырю, не могу ни пить, ни есть… Вахрамей царь увезъ меня насильно, я бы безъ тебя и жива не осталась. Выпей на радостяхъ чару зелена вина, а потомъ и поедемъ въ Киевъ…
Сдался Михайло на ея льстивыя речи, соскочилъ съ коня, схватилъ чару одною рукой, выпилъ однимъ духомъ да и свалился какъ снопъ на землю, одолелъ его чародейский сонъ. А Марья-Лебедь Белая не дремлеть; схватила богатыря за русыя кудри, перебросила черезъ плечо и проговорила:
— Где лежалъ Михайло Потык тамъ будь теперь белъ горючъ камень!.. А какъ пройдетъ три года времени, ты уйдёшъ камень, въ мать сырую землю…
Сталъ богатырь камнемъ, а Марья осталась съ царемъ Вахрамеемъ въ его Волынскомъ царстве.
Много ли, мало ли прошло времени стосковались о Михайле Потыке его братья названные, Илья съ Добрынею.
— Дай, — говорятъ, — нпойдемъ въ Волынскую землю, спросимъ, где могила Михайлы Потыка, поклонимся хоть его праху богатырскому.
Оделись они нищими каликами, подошли къ рубежу Волынской земли, а навстречу имъ идетъ третий кaликa, старенький такой странничекъ, седенький.
— Возьмите, — говоритъ, — меня въ товарищи.
Согласились они и пошли втроемъ въ Вахрамеево царство.
Подошли къ окошку косящатому и просятъ милостыни.
Выглянула Марья въ окошко и говорить Вахрамею:
— Зови скорее каликъ въ палаты наши белокаменныя, угости ихъ на cлaвy, отпусти ихъ съ великою пoчecтью, потому что это не калики, а русские могучие богатыри.
Послушался ея Вахрамей привелъ каликъ въ свои палаты, напоилъ, накормилъ досыта, а на другой день посылалъ слугъ въ свои погреба глубоке за золотомъ, серебромъ и велелъ положить каликамъ полныя сумы всякаго богатства.
Пошли калики, а старикъ что съ ними въ товарищи нaпpocилcя, впереди ихъ, дорогу показываетъ. Довелъ онъ ихъ до того моста, где Потыкъ окаменел, остановился у камня и говорить:
— Ну, добрые мoлoдцы, давайте теперь наше богатство делить.
Высыпали они все изъ cyмoкъ, незнакомый калика и сталъ на равныя доли делитъ и видитъ Илья Муромецъ, что онъ на четыре кучки раскладываетъ.
— Что же это ты, старинушка, на четыре доли делишь? Насъ, ведь, трое, кому же четвертая доля будетъ?
— А тому будетъ четвертая доля, кто изъ этого камня богатыря сделаетъ, брата вашего названнаго,—отвечалъ калика.
— Батюшка, калика незнакомый, — взмолился ему Илья Муромецъ, — если можешь ты изъ этого камня сделать нашего душечку Михаила Потыка, такъ бери за это и все четыре части, намъ не нужно ни одной денежки!..
Взялъ тогда старикъ камень, приподнялъ его одной рукой и бросилъ черезъ плeчo, а самъ приговариваетъ:
— Стань ты, белъ горючъ камень, снова богатырем…
И лежитъ на земле вместо камня Михайло Пoтыкъ, потягивается:
— Дoлгo, — говорить, — я, братцы, проспалъ.
— Кабы не я, — говорить калика, — и вечно бы тебе тутъ спать: когда будешь въ Kieве молись Николе Можайскому…
Какъ сказалъ, такъ и пропаль, только казна Вахрамеева на камне осталась. Вскочилъ тутъ Михайло на резвыя ноги и первымъ деломъ богатырей спрашиваетъ:
— А где же моя молодая жена?
— Жена твоя у Baxpaмeя, въ Волынской земле, — отвечаютъ богатыри.
— Ну, такъ прощайте, братцы, я пойду ее отыскивать, — сказалъ онъ и зашагалъ по чистому полю къ рубежу Вахрамееву.
Пришелъ на широкъ Вахрамеевъ дворъ и кликнулъ жену во весь свой богатырский голосъ. Услышала Марья его голосъ, зaдpoжaлa, заметалась и опять худое дело надумала.
Бежитъ она къ нему навстречу, въ рукахъ держитъ ковшъ съ чародейскимъ питьемъ и говорить ему:
— Светъ ты мой, государь Михайло Ивaнoвичъ, ужъ какъ же я тебя долго ждaлa, не могла ни пить ни есть. Не я тебя горючимъ камнемъ сделaлa, все это Вахрамей виноватъ.
Поверилъ ей опять Потыкъ богатырь, выпилъ ковшъ, и опять на него сонъ нашелъ, а она стащила его въ глубокий погребъ да и прибила за pyки за ноги къ стене, хотела еще въ сердце ему большой гвоздь вбить да при рукахъ не былo, она и побежала большого гвоздя искать.
Между темъ, Вахрамеева дочь, Настасья, виделa, какъ Марья соннаго богатыря въ погребъ тащила,
взяло ее любопытство посмотреть, что за богатырь такой, она и отпросилась у отца:
— Пусти, батюшка, я только посмотрю, какой такой богатырь.
Спустилась въ погребъ, а Михайло уже пpocпaлcя, увиделъ девицу и проситъ ее:
— Сними меня со стены, не погуби…
Жалко ей стало богатыря.
— А убьешь Лебедь Белую и возьмешь меня замужъ? — спрашиваетъ она.
Обещалъ Михайло, и сняла его девица: ногтями гвозди повытащила, вместо же него прибила на стену мертваго татарина, что тутъ же въ norpeбе валялся. Потомъ накинула ему Настасья на голову шубку свою соболью и ведетъ его къ себе въ теремъ. Попался ей Вахрамей навстречу.
— Кого это ты ведешь дочка?
— Да я взяла съ собою служаночку, а она испугалась бoгaтыpя, вотъ я ее и прикрыла шубкою.
Живетъ Михайло въ тереме третий месяц ходитъ за нимъ Настасья, раны его залечиваетъ. Заросли paны, и спрашиваетъ она его:
— Ну чуешь ли ты въ себе свою прежнюю силу?
— Кабы мне латы да мечъ да добраго коня, я бы ни отца твоего, ни слугъ не побоялся.
— Добуду я тебе и коня, и оружие, и латы, — сказала Настасья.
Знала она, что есть у отца припрятаный конь, латы и мечъ богатырские и задумала ихъ достать. Притворилась она, что занемогла: лежитъ, ни рукой, ни ногой не пошевельнетъ. Пролежала такъ день, два, Вахрамей не знаетъ чемъ ей помочь, хочетъ уже знахарей cкликaть, а дочка ему и говорить:
— Не нaдo, батюшка, знaxapeй, я сама знаю, чемъ меня можно вылечить: я ночью во снЬ видtлa, что надо мне на богатырскомъ коне богатырские латы и мечъ повозить тогда и легче мне станетъ.
Обрадовался Вахрамей, тотчасъ же велелъ привести коня, посадить Наcтacью, дать ей латы и мечъ и пустить гулять по полю. А Настасья одела Михайла въ свое платье, да его вместо себя и выпустила съ конемъ въ поле. Наделъ Михайло за городовой стеною латы и перескочилъ черезъ стену прямо въ городе какъ пошелъ рубить да кoлoть, такъ все и разбежались, а онъ прямо проехалъ къ Вахрамею, схватилъ его и разстрелялъ на воротахъ.
Видитъ Марья беду неминучую, опять вышла къ нему навстречу съ зельемъ, опять его уговариваетъ:
— Здравствуй Михайло, светъ Иванович, выпей зелена вина, прости ты меня въ моей глупости, да и поедемъ въ Киевъ…
Совсемъ было уже Михайло за зелье взялcя, хочетъ пить, а Настасья Вахрамеевна отворила свое окошечко косящатое и кричитъ:
— Аль забылъ свое обещание, богатырь? И себя, и меня сгубить хочешь…
Взглянулъ Михайло вверхъ на окошечко, оттолкнулъ чару такъ, что все зелье выплecнyлocь, выхватилъ мeчъ-клaдeнeцъ, взмахнулъ имъ и покатилась голова Марьи-Белой Лебеди… ..
Женился Михайло на Настасье, увезъ ее въ Rbевъ и зажилъ съ той поры припеваючи.
Былина «Михайло Потык» из сборника «Русские былины»
Былина Михайло Потыкъ
Какъ не ясны соколы съ чиста поля во одно мѣсто слеталися
Какъ всѣ русскіе могучіе богатыри во одно мѣсто съѣзжалися,
Къ князю солнышку да на почёстенъ пиръ.
На пиру всѣ ѣли, наѣдалися, на честномъ всѣ пили, напивалися,
А и всѣ другъ передъ другомъ порасхвастались.
Порасхвастался и солнышко Владиміръ князь:
„У меня, у князя у Владиміра, есть три славныихъ могучіихъ богатыря:
Есть матёрый, старый Илья Муромецъ, есть Добрышошка Никитичъ младъ,
Есть Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ.
Ѣздили всѣ трое за синё море, покорили языки невѣрные, прибавляли мнѣ земельки святорусскія;
А Михайло Штыкъ сынъ Ивановичъ настрѣлялъ еще дорёгой къ моему столу Гусей-лёбедей да малыхъ уточекъ.
Гой еси, Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ! Сослужи-ка во другой мнѣ эту служебку, съѣзди-ка опять ко морю синему
Да ко тёплымъ, тихимъ заводямъ, настрѣляй-ка бѣлыхъ гусей-лёбедей, перелётныхъ, сѣрыхъ, малыхъ уточекъ
Къ моему обѣду княженецкому: добром я молодца пожалую.“
Тутъ Михайло Потык сынъ Ивановичъ, не допивши пива, зелена вина, Богу молится да съ гридни вонъ идетъ.
Скоро молодецъ садится на добра коня; только видѣли, какъ за ворота выѣхалъ — во чистомъ полѣ лишь пыль столбомъ.
А и будетъ онъ у моря синяго, на его на счастье на великое, привалила птица ко крутому бережку:
Настрѣлялъ онъ бѣлыхъ гусей-лёбедей, перелётныхъ, сѣрыхъ, малыхъ уточекъ.
Хочетъ ѣхать ужь отъ моря синяго, посмотрѣть еще на тихія на заводи.
Увидалъ: плыветъ колода бѣлодубова, на колодѣ—бѣлая лебёдушка.
Черезъ пёрышко лебёдушка вся золота, а головка краснымъ золотомъ увивана, скатнымъ жемчугомъ поизнасажена.
Вынимаетъ Потыкъ изъ налўшна тугой лукъ, вынимаетъ изъ колчана калену стрѣлу,
Тугой лукъ беретъ во ручку лѣвую, калену стрѣлу беретъ во правую,
Налагаетъ на тетйвочку шелковую, тугой лукъ потягиваетъ за ухо, калену стрѣлу до семи чётвертей;
Заскрипѣли полосы булатныя и завыли роги у туга лука, чуть было — и спуститъ калену стрѣлу…
Какъ провѣщится тутъ лебедь бѣлая, проязычится языкомъ человѣческимъ:
— Душечка Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ! Не стрѣляй меня ты, бѣлой лебеди,
Я не есть вѣдь лебедь бѣлая, а я есть вѣдь красна дѣвица,
Лебедь бѣлая Авдотья Лиходѣевна, Еоролевична Подолянка.
Не убей-ка ты меня, Подолянки, а возьми-ка ты меня въ замужество.
Поднималась тутъ отъ моря синяго на своихъ на крыльяхъ лебединыихъ,
Вылетала на крутой берёгъ лебёдушкой, обернулася душою красной дѣвицей.
Молодой Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ какъ воткнетъ копье въ сыру землю,
Привязалъ коня да за остро копье, подошелъ ко красной дѣвицѣ,
Бралъ ее за ручки бѣлыя, за тѣ перстни золочёные, цѣловать хотѣлъ въ уста сахарныя.
Говоритъ Михайлѣ красна дѣвица, Лебедь бѣлая Авдотья Лиходѣевна:
— Ай, Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ! Не цѣлуй-ка ты меня да красной дѣвицы:
У меня уста поганыя, я вѣдь роду есть невѣрнаго, я невѣрнаго есть роду, некрещёная.
Какъ свезешь меня во стольный Кіевъ градъ, приведешь во вѣрушку крещёную,
Въ церкви божьей мы съ тобою повѣнчаемся, да тогда съ тобой и нацѣлуемся.
Молодой Михайло Потык сынъ Ивановичъ бралъ ее за ручушки за бѣлыя,
За тѣ перстни золочёные, посадилъ къ себѣ да на добра коня, да повезъ во стольный Кіевъ градъ.
А и будетъ онъ во стольномъ Кіевѣ, пріѣзжалъ на княженецкій дворъ,
Подъѣзжалъ къ крылечку красному, соскочилъ скорёнько со добра коня,
Проходилъ во гридню свѣтлую, помолился Спасу образу,
Поклонился князю со княгинею и на всѣ на три-четыре стороны:
— Здравствуешь ты, ласковый Владиміръ князь! Сослужилъ тебѣ я служебку,
Настрѣлялъ тебѣ я гусей-лёбедей, перелётныхъ, малыхъ уточекъ;
Самъ себѣ добылъ обручницу, Лебедь бѣлую Авдотью Лиходѣевну.
— Ай, Михайло Потык сынъ Ивановичъ! Чѣмъ тебя мнѣ на-скоро пожаловать?
Городами ли со пригородками, али селами да со присёлками?
— Мнѣ не надо городовъ со пригородками, мнѣ и селъ не надо со присёлками,
Дай-ка только мнѣ поволечку великую по царёвымъ кабакамъ ходить,
Пить вино по кабакамъ безденежно, гдѣ пить кружкою, гдѣ полукружкою,
Гдѣ полуведромъ, гдѣ и цѣлымъ ведромъ.
Ласковый Владиміръ стольно-кіевскій далъ ему поволечку великую
По царёвымъ кабакамъ ходить, пить вино по кабакамъ безденежно,
Гдѣ пить кружкою, гдѣ полукружкою, гдѣ полуведромъ, гдѣ и цѣлымъ ведромъ.
А и только лишь во церкви во соборноей ко вечернѣ въ колоколъ ударили,
Молодой Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ съ бѣлой лебедью Авдотьей Лиходѣевной
Заходили въ матушку во церковь божію, служебку вечернюю отслушали.
Тутъ Михайло Потык сынъ Ивановичъ низко клонится попамъ соборныимъ,
Чтобы дали обрученье съ красной дѣвицей; а попы-то тому дѣлу радоншы,
Скоро дѣвицу крестили да молитвили, имя дали Марья Лебедь Бѣлая,
Обрученье дали ей съ Михайлушкой, а и тутъ-же повѣнчали ихъ.
Молодые Богу помолилися, ко святымъ иконамъ приложилися,
Клали вмѣстѣ заповѣдь великую: кто изъ нихъ да напередъ помретъ,
То другому съ нимъ во гробъ живому лечь, во сыру землю идти да на три мѣсяца.
Выходили съ матушки со церкви божіей, шли по славну городу по Кіеву,
Шли въ свои палаты бѣлокаменны, стали жить да быть, семью сводить.
Да не много же у нихъ житьей было, у Михайла Штыка Иванова съ молодой женою Марьей Лиходѣевной,
Всего-на-всего да полтора года.
Сталъ Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ по царёвымъ кабакамъ ходить, пить вино по кабакамъ безденежно,
Гдѣ пить кружкою, гдѣ полукружкою, гдѣ полуведромъ, гдѣ и цѣлымъ ведромъ.
Захотѣла Марья Лебедь Бѣлая поискать надъ мужемъ мудрости:
Съ вечера ли расхворалася, ко полўночи ли разболѣлася, а ко утру и преставилась.
Прибѣгаетъ ко Михайлѣ во царёвъ кабакъ братъ названый, молодой Добрынюшка, говоритъ ему да таковы слова:
— Ай, Михайло Потыкъ, братъ названый мой! Ты здѣсь пьешь да прохлажаешься,
А твоя вѣдь молода жена Марья Лебедь Бѣлая преставилась.
Какъ вскочилъ Михайло на рѣзвы ноги, закричалъ Михайло во всю голову:
— Гой еси вы, братьица мои названые, Старый Илья Муромецъ Ивановичъ, а и ты, Добрынюшка Никитичъ младъ!
Вы пойдите-ка ко брату ко названому пораздумать думу крѣпкую.
Надо мнѣ исполнить заповѣдь великую, надо въ гробъ живому лечь съ покойницей,
Во сыру землю идти да на три мѣсяца. Стройте-ка домовище великое,
Чтобы можно было стоя стать, можно было бы и сидя сѣсть, а при времечкѣ и лёжа лечь.
Да кладите хлѣба-соли со водицею, чтобъ запасу было на три мѣсяца.
Скоро эти братьица названые строили домовище великое,
Чтобы можно было стоя стать, можно было бы и сидя сѣсть, а при времечкѣ и лёжа лечь.
Самъ Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ шелъ скорымъ-скоро ко кузницамъ,
Приказалъ ковать клещи желѣзныя, трое прутьевъ да желѣзныихъ.
Трое прутьевъ оловянныихъ, да еще ли трое мѣдныихъ.
Шелъ тогда къ попамъ соборныимъ, вѣсть подать, что молода жена преставилась.
Приказали тутъ попы соборные тѣло мертвое ко церкви на саняхъ привезть, на церковной паперти поставити.
Стали-зачали копать могилушку, выкопали пребольшую, преглубокую, глубиной да шириной по двадцати сажень,
Собиралися попы да дьяконы со всѣмъ причетомъ церковныимъ, погребали тѣло Марьино,
Опускали со домовищемъ великіимъ въ ту могилу преглубокую.
Опускался во сыру землю за тѣломъ мертвыимъ и Михайло Потыкъ сынъ Ивановичъ,
Бралъ съ собой клещи желѣзныя, трое прутьевъ да желѣзныихъ, трое прутьевъ оловянныихъ, да еще ли трое мѣдныихъ.
А тѣ братьица названые клали хлѣба-соли со водицею, чтобъ запасу было на три мѣсяца,
Клали свѣчи воску яраго да ладану; набивали обручи желѣзные на домовище великое,
Желтыми песками позасыпали, надъ могилой деревянный крестъ поставили, только мѣсто для верёвочки оставили,
А была верёвочка привязана ко тому ко колоколу ко соборному.
И сидитъ Михайло Потык сынъ Ивановичъ, съ полудня сидитъ въ могилѣ до полуночи;
Ради страху ли добывъ огня, зажигаетъ свѣчи воску яраго.з
Какъ приходитъ время полуночное, подплыла змѣя да подземельная;
Разъ лизнётъ домовище—надлизнула, обручи желѣзные полопались;
Во другой лизнётъ—пролийзнула, рядъ дубова тёсу сдёрнула;
Въ третій разъ лизнётъ—во гробъ плыветъ.
Увидала тутъ Михайла съ молодой женой, взвеселилась, взрадовалася:
„А и буду же я нынъче сытая, сытая я буду, неголодная: есть одно ли тѣло мертвое, а другое ли живое человѣческо.“
Да Михайлушко на то не робокъ былъ: вынималъ клещи желѣзныя, захватилъ въ клещи змѣю проклятую,
Зачалъ сѣчь злодѣйку прутьями желѣзными, расхлысталъ всѣ прутья да желѣзные;
Принимается за прутья оловянные, расхлысталъ и прутья оловянные; принимается за прутья мѣдные…
Поклонилася ему змѣя, взмолйлася: „Ай же ты, Михайло Штыкъ сынъ Ивановичъ! Не сѣки меня, змѣю, ты на умёртвіе,
А спусти меня, змѣю, ко морю синему, дамъ тебѣ я заповѣдь великую: принести тебѣ живой воды,
Оживить тебѣ жену-красавицу, молодую Марью Лебедь Бѣлую.“
Говоритъ Михайло Штыкъ сынъ Ивановичъ:
— Ай же ты, змѣя лукавая! Ты отдай-ка мнѣ въ залогъ змѣёнышей.
Отдала ему змѣя въ залогъ змѣёнышей, поплыла сама подзёмельемъ ко морю синему, принесла ему живой воды.
Какъ возьмётъ за шейку онъ змѣёныша, ступитъ ножкою на хвостъ змѣёнышу — пораздёрнулъ на-двое змѣёныша;
Какъ приложитъ во одно мѣсто по старому, разъ брызнетъ — и сросся онъ по старому,
Во другой брызнетъ — зашевелился онъ, въ третій разъ брызнётъ — поплылъ изъ гроба вонъ.
Молодую Марью Лебедь Бѣлую разъ брызнётъ — въ ней кровь заиграла,
Во другой брызнётъ — зашевелилася, въ третій разъ брызнётъ — повыстала,
Проглаголила да таковы слова:
— Ох-ох, а долго же проспала я!
Говоритъ Михайло Штыкъ сынъ Ивановичъ:
— Безъ меня бы ты и вѣкъ спала.
За верёвочку ударилъ въ колоколъ: услыхалъ соборный трапезникъ, побѣжалъ къ могилѣ Марьиной.
Анъ ко колоколу ко соборному изъ земли верёвочка торгается.
Какъ вскричалъ Михайло во всю голову — Мать-сыра земля заколыбалася,
Теремки задрогли, зашаталися, весь народъ во Кіевѣ ужахнулся, собирается къ могилѣ да дивуется:
— „Что за диво подъ землею дѣется? Закричали разомъ всѣ покойнички!“
Говоритъ тутъ старый Илья Муромецъ Молоду Добрынюшкѣ Никитичу:
— Видно же, то братецъ нашъ названый есть; во сырой землѣ не долго ложилось:
Душно, знать, въ могилѣ съ тѣломъ мертвыимъ, и кричитъ онъ богатырскимъ голосомъ.
Стали разрывать могилу скоро-на-скоро, опускали лѣстницы великія;
Возстаетъ на бѣлый свѣтъ Михайлушко, молоду жену самъ за рукавъ ведетъ, съ братцами назвӑными цѣлуется.
Объявили тутъ попамъ соборныимъ; Поновили молодыхъ святой* водой, (75)
Приказали жить имъ да по старому; Стали жить они да долго здравствовать, Межь собою времечко коротати. (76)
А когда Михайло живучи состарѣлся, живучи состарѣлся да и преставился,
Вспомнили тогда попы соборные прежнюю ихъ заповѣдь великую,
Стали хоронить Михайла Штыка, да зарыли съ нимъ живую во сыру землю и жену его — ту Лебедь Бѣлую,
Молодую Марью Лиходѣевну. Съ этихъ поръ имъ стала память вѣчная.
Былина «Михайло Потык» из сборника «Песни собранные Рыбниковым»
